ПОДРОСТОК
Роман «Подросток», печатавшийся в «Отечественных записках» в течение всего 1875 года и вышедший отдельным изданием в 1876 году, Чеховым был прочитан, конечно, еще в гимназии. Новый роман Федора Достоевского: такие события переживаются долго и не проходят, не оставив следа. Чехов, недавний подросток (и, быть может, «подросток» в духе Достоевского - беды преследовали Чеховых, и горше бед были обиды) писал тогда свою первую пьесу, которой суждена была такая многострадальная судьба. Пьеса поразила исследователей и режиссеров своей противоречивостью, усложненностью, надрывными страстями. Что юношеское перо Чехова было еще неумелым - это понятно; но оно - что важнее всего - было смелым.
Сама сложность задачи, многолинейный авантюрный сюжет, какой в дальнейшем встретится разве что в «Драме на охоте», целая толпа действующих лиц, такая путаница интриг, конфликтов, истерик, какой в дальнейшем вообще не будет,- все здесь озарено яростными отсветами Достоевского. Вот слова, которые могли бы стать эпиграфом для пьесы и, быть может, заключали в себе ее «идею», источник и зерно: «Видишь, друг мой, я давно уже знал, что у нас есть дети, уже с детства задумывающиеся над своей семьей, оскорбленные неблагообразием отцов своих и среды своей. Я заметил этих задумывающихся еще с моей школы... я и сам был из задумывающихся детей» (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. 13. С. 373).
Платонов, первый герой Чехова, больнее всех других его героев переживает это оскорбление, чаще других думает об отце и яснее, беспощаднее о нем судит: «Напомнил ему засеченных, униженных, изнасилованных, напомнил Севастопольскую кампанию, во время которой он заодно с другими «патриотами» бесстыдно грабил свою родину... И еще кое-что напомнил... И он поглядел на меня с таким удивлением!.. Быть завзятым подлецом и в то же время не хотеть сознавать этого - страшная особенность русского подлеца!»
К какому он восходит источнику, этот жестокий монолог, полный боли и памяти о давних событиях, какими настроениями он навеян?
«...Я тысячу раз дивился на эту способность человека (и, кажется, русского человека по преимуществу) лелеять в душе своей высочайший идеал рядом с величайшей подлостью, и все совершенно искренне. Широкость ли это особенная в русском человеке, которая его далеко поведет, или просто подлость - вот вопрос!» (Там же. С. 307).
Полемика с Достоевским начнется позднее, в эти же годы Чехов следовал за ним - особенно в понимании и трактовке характера главного героя, не смущаясь откровенностью буквальных повторов. Скоро он поймет, что откровенность судилища над собой, в которой Достоевский видел лучшее доказательство силы и величия души, может привести к превратным толкованиям, к выводам ложным, неверным.
«Со мной судьба моя сыграла то, чего я ни в коем случае не мог предполагать в то время, когда вы видели во мне второго Байрона, а я в себе будущего министра каких-то особенных дел и Христофора Колумба...» Это говорит Платонов, и, чтобы читатель с первого взгляда узнал его, он говорит еще: «...один в поле не воин».
Есть свой подтекст и первоисточник и у этого монолога Платонова. Случайность? Нет. Слишком уж близко лежат, слишком уж хорошо согласуются между собой ключевые мотивы «Подростка» и «Безотцовщины».
«...Этот потомок предков своих уже не мог бы быть изображен в современном типе своем иначе, как в несколько мизантропическом, уединенном и несомненно грустном виде. Даже должен явиться каким-нибудь чудаком, которого читатель с первого взгляда мог бы признать как за сошедшего с поля и убедиться, что не за ним осталось поле» (Там же. С. 454).
Изначальное воздействие Достоевского существенно осложняет представления о творческом развитии Чехова. Старая критика не воспринимала его как классика, ставя его вне традиций русского романа (Н. К. Михайловский, Ю. Александрович), в круг восьмидесятников, в один ряд с Лейкиным, Альбовым, Баранцевичем, Потапенко. Этому, так сказать, споспешествовал сам Чехов; с появлением его писем стали ссылаться на слова его об «артели», о 80-х годах, не давших ни одного серьезного художника, о «красивых птицах»: поют хорошо, но без особого смысла. Критике (да и серьезному литературоведению) не хватило здесь не столько чеховских цитат, сколько чеховского юмора и здравого смысла.
«Подросток» - не просто один из романов Достоевского, но его завещание, обращение к молодому «будущему художнику», которому придется писать о сыновьях и потомках - наследниках минувшего беспорядка и хаоса. Художник этот, - предсказывал Достоевский, - отыщет новые литературные формы, потому что «невозможен дальнейший русский роман» (Там же. С. 454 - 455).
