А. Вишневский. ЧЕХОВ-ГИМНАЗИСТ

Таганроге я был близок с семейством Чеховых. Иван Павлович (младший, впоследствии учитель) был моим одноклассником. Мы с ним сидели на одной парте. Антон Павлович был на год или на два старше. Самый старший из братьев, Александр Павлович (впоследствии писатель А. Седой), был моим репетитором.

Александр Павлович жил в квартире директора Рейтлингера. Он был домашним репетитором его сына. Директор преподавал латинский язык, и мы часто прибегали к содействию Александра Павловича, чтобы разведать заранее экзаменационную тему или в случае грозных экстемпоралий (Экстемпоралий - письменные упражнения по греческому или латинскому языку, сделанные без подготовки. Во времена министра Д. А. Толстого так назывались переводы с русского на латинский и греческий, которые устраивались два-три раза в месяц и служили главной формой контроля знаний гимназистов) выкрасть с его помощью из директорского кабинета классную работу, подменив ее написанной дома.

Среди гимназических преподавателей особенной свирепостью отличался чех Урбан, преподаватель греческого языка. Поступив к нам в гимназию, он стал переводить обратно в низшие классы. Экстернов'совсем не допускал к экзаменам. Однажды, когда я осмелился завести с ним на перемене разговор о бесполезности греческого языка, он отправил меня на три дня в карцер. Несколько смельчаков решили его «взорвать». Случайно его не было дома, когда произошел взрыв, а то он мог бы серьезно поплатиться. В этом опасном предприятии все мы принимали посильное участие. У меня после этого даже делали обыск. Но в конце, концов историю как-то замяли.

Был еще словесник Караман, преподававший одновременно и в женской гимназии. Мы лазили к нему в пальто и доставали оттуда стишки, которые подсовывали ему гимназистки, вроде следующих:

Тут же следовала остроумная реплика самого педагога, уже в прозе: «Тогда в кармане у вас будет больше ума, чем в голове».

Чудаческие черты таганрогских учителей нашли себе применение в произведениях Антона Павловича. Позднее, играя Кулыгина в «Трех сестрах», я как-то спросил Антона Павловича, зачем это нужно, чтобы Кулыгин в последнем акте являлся с бритыми усами.

- Послюшьте, - отвечал Антон Павлович, - вы же помните Виноградова!

Тогда я сразу сообразил, в чем тут дело. Виноградов Василий Ксенофонтович преподавал, как и Кулыгин, латинский и русский языки. Он носил бородку и усы. И вдруг приходит в класс со сбритыми усами. Это вызвало среди учеников большой переполох. На перемене оживленно толковали об этом происшествии, высказывали различные предположения. Явился к нам Антон Павлович и весело сообщил:

- Сейчас артист Соловцов увез жену нашего гимназического учителя Старова, а Виноградов назначен инспектором и получил Станислава. Послюшьте же (у него тогда уже была эта манера говорить), по-л слюшьте, ведь есть же приказ.

Действительно, так оно и оказалось. Антон Павлович умел и тогда отмечать комические черточки обывательщины.

Помню тогдашний внешний облик Чехова: не сходившийся по бортам гимназический мундир и какого-нибудь неожиданного цвета брюки. От начальства ему постоянно влетало за несоблюдение формы, но он упорствовал в своих вольностях.

Чехов, будете в карцере! - пригрозил ему как-то директор, увидев его в клетчатых панталонах.

- Да у меня ж брюки украли, - убедительно оправдывался Чехов.

Я потом спросил у него, вправду ли у него украли брюки.

- Да ну его! - отвечал он. - Конечно, выдумал, чтоб только отстал.

Другой раз директор потребовал, чтобы Чехов носил ранец как полагается, на спине, а не под мышкой.

- Я от него удеру в Австралию, - говорил мне по этому поводу Чехов.

Все Чеховы увлекались театром - и особенно Антон Павлович. Бывало, он перед спектаклем собирал нас и растолковывал содержание пьесы, которую нам предстояло смотреть. А на другой день происходили дебаты в товарищеском кружке по поводу виденного.

Меня и тогда поражало тонкое артистическое чутье Антона Павловича.

Таганрогские театралы разделялись на две партий - беллатистов и зингеристов, по имени двух певиц итальянской оперы: Беллати и Зингери. Поклонники обеих примадонн носили внешние знаки отличий в виде галстуков разных цветов: голубого и красного. Чехов был беллатист и носил красный галстук. В этом его уличил один из помощников классных наставников, Вуков. Обнаружив у Антона Павловича под мундиром галстук (ношение галстуков вообще было запрещено, а красный цвет был, помимо этого, уликой недозволенных посещений театра), старый педагог зарычал и стал сдирать галстук.

- Послюшьте, ведь она же прекрасно поет, - убеждал Чехов, защищая руками свой галстук.

Вообще посещение театров приходилось отстаивать всякими увертками. Инспектор Виноградов - тот самый, который сбрил усы по случаю получения инспекторского места, - стоит, бывало, в антракте между рядами кресел и, обернувшись спиной к сцене, выискивает наши физиономии на галерке. А мы, конечно, в штатском.

На другой день в гимназии Виноградов подзывает Чехова и заявляет, что видел его в театре переодетым в штатское. Чехов отрицает, уверяет, что тот ошибся. Инспектор настаивает, говорит, что узнал его.

- Наверное, это был мой двойник, - уверяет Чехов.

Доставалось нам еще за наши театральные увлечения от учителя географии и естественной истории Крамсакова Ивана Федоровича. Это был любитель охоты и, кроме того, страшный пьяница. Однажды - должно быть, в пьяном виде - он подстрелил вместо дичи своего племянника, который пошел за нуждою в кусты. Этот случай долгое время был предметом шуток для гимназистов. Крамсаков ничего не признавал, кроме своей географии, и постоянно выговаривал нам:

- Зачем ты ходишь в театр? Сиди дома, учи уроки! Вот про этого Крамсакова и писал мне впоследствии Антон Павлович по поводу успеха «Чайки» в Художественном театре: «Думал ли Крамсаков, что я буду писать пьесы, что вы будете их играть!»

Много у нас оказалось общих воспоминаний, гимназических и театральных, потом, когда мы снова сошлись с Антоном Павловичем в Художественном театре.

После «Чайки» он подарил мне вместе с экземпляром своих пьес и свою фотографию с загадочной для всех, кроме нас двоих, надписью: «Другу детства, милому человеку, великолепному Дорну (моя роль в «Чайке»), земляку и однокашнику, современнику Петрарки и Жоржа, ныне талантливому и уважаемому артисту, Александру Леонидовичу Вишневскому, на добрую память от автора и ученика таганрогской гимназии, А. Чехова». Никто, кроме меня, не мог бы расшифровать значение имен Петрарки и Жоржа. А дело объяснялось просто. Петрарки был наш приятель, машинист городского театра в Таганроге, когда-то устраивавший нас (меня, Антона Павловича и П. А. Сергеенко) бесплатно в раек (так называлась у нас галерея). А Жорж - это театральный афи-шер, которого мы с нетерпением ожидали на большой перемене в гимназии, чтобы узнать репертуар на ближайшие дни. Когда он появлялся, мы от восторга принимались его качать.

Антон Павлович до конца жизни помнил Таганрог и часто говорил мне в шутку:

- Послюшьте, ведь Таганрог это же первый город. Все талантливые люди из Таганрога...