ПОСЛЕДНИЙ ГОД

В 1902 году был опубликован рассказ Чехова "Архиерей". Сюжет рассказа о заболевшем священнослужителе был задуман писателем еще в конце 80-х годов. Толчком для его написания послужило то, что Чехов в витрине ялтинской фотографии увидел портрет епископа Михаила (Грибановского), человека совсем нестарого, с умным, одухотворенным лицом. На карточке епископ грустно приник к своей матери, старушке в темном простом платье, со скорбным выражением лица. Фотография произвела на Чехова большое впечатление. Епископ Михаил умер в Ялте от чахотки.

В рассказе Чехова архиерей болеет не туберкулезом, а тифом.

Болезнь архиерея неудержимо прогрессирует... В рассказе образно и с научной точностью описаны фазы развития болезни с эйфорией, наступившей после кишечного кровотечения.

"От кровотечений преосвещенный... похудел, побледнел, осунулся, лицо сморщилось, глаза были большие, и как будто он постарел, стал меньше ростом, и ему уже казалось, что он худее и слабее, незначительнее всех..."

А. И. Куприн, А. Серебров (Тихонов) и другие рисуют Чехова в этот период похудевшим, осунувшимся, с глубокой сеткой морщин на лице, как будто ставшим меньше ростом.

В скорбный финал своих произведений Чехов всегда удивительно правдиво вплетал мажорный, жизнеутверждающий мотив. Архиерей был очень одиноким и очень несвободным в своем епископском облачении. Но перед смертью, в последнем галлюцинаторном видении представилось ему, "что он уже простой, обыкновенный человек, идет по полю, быстро, весело, постукивая палочкой, а над ним широкое небо, залитое солнцем, и он свободен теперь, как птица, может идти, куда угодно!"

Чехов уходил из жизни так же быстро, как герой его рассказа. Но уходя, он стремился оставить людям как можно больше хорошего. Он горячо отзывался на все новое, что происходило в России, он чувствовал близость революции.

"Теперешняя культура, - утверждал Чехов, - это начало работы во имя великого будущего, работы, которая будет продолжаться... чтобы хотя в далеком будущем человечество познало истину..."(Из письма А. П. Чехова С. П. Дягилеву от 30 декабря 1902 г.)

Свою жизнь Чехов посвятил тому, чтобы приблизить это будущее. Но жизнь его была очень трудной. Болезнь пришла к нему еще до того, как он начал свой творческий путь. История жизни Чехова - это история его борьбы с болезнью. Силу для этой борьбы он черпал в своем творчестве, в огромном общественном труде. Свою болезнь Чехов переносил с поражающим терпением. "Даже в дни его самых тяжелых страданий, - писал И. А. Бунин, - часто никто и не подозревал о них". Редко вырывались у него слова, по которым можно было судить о его страданиях. Ведь даже сильному человеку становится легче, когда он расскажет о своей боли!

"Старики живут, где хотят и как хотят, - сказал как-то Чехов Л. А. Авиловой. - Живут в свое удовольствие... Я связан болезнью во всем..." Один из героев Чехова говорил: "У меня была непрерывная, жестокая боль". Такая же непрерывная боль была у самого писателя, но когда, от какого трудного дела отказался он из-за этой боли?..

Чехов, оставивший в жизни такой огромный след, был лишен личного счастья. И это счастье он, где только мог, стремился давать другим. Он всегда призывал людей попытать счастья.

Писатель так же, как герой его последнего рассказа Саша ("Невеста"), призывал всех, с кем он сталкивался, "перевернуть свою жизнь".

"Я послезавтра на Волгу поеду, - сказал Саша, - ну, а потом на кумыс. Хочу кумыса попить. А со мной едет один приятель с женой. Жена удивительный человек; все сбиваю ее, уговариваю, чтоб учиться пошла. Хочу, чтобы жизнь свою перевернула". Чехов в письме к П. Ф. Иорданову пишет по поводу одной женщины: "Почему бы ей не попытать счастья, не поступить бы на медицинские курсы. Ведь поступить туда никогда не поздно".

Свою последнюю осень Чехов провел в Ялте. 2 декабря 1903 года он выехал в Москву.

Ему уже трудно было ходить по городу - он задыхался, но умер его университетский товарищ, врач Н. В. Алтухов, и Чехов пошел на похороны.

"На отпевании в университетской церкви меня взял за локоть Чехов, - вспоминает Г. И. Россолимо. - Я не знал, что он здесь, и очень ему обрадовался. Он очень изменился за последние полгода: похудел, пожелтел, и лицо покрылось множеством мелких морщин. И все-таки какое у него всегда доброе, славное и молодое лицо. Удивленно, с доброй мечтательной улыбкой, глядя вдаль из-под пенснэ, задыхающийся писатель нежным баском подпевал хору. Потом он с грустью спросил у Россолимо - кто из них двоих раньше последует за Алтуховым..."(Г. И. Россолимо. Воспоминания о Чехове. В кн,: Чехов в воспоминаниях современников. М., 1954, стр. 585.) Знал ли он, что жизни ему оставалось всего полгода?..

17 января 1904 года, в день рождения Чехова, состоялось первое представление "Вишневого сада".

К этому вечеру московская общественность приурочила празднование 25-летия литературной деятельности писателя. Это было неожиданным для Чехова.

Театр был переполнен. "Вишневый сад" был сыгран великолепно. Чествование происходило после третьего акта. На сцене стояла вся труппа во главе с Вл. И., Немировичем-Данченко. Вышел Чехов. Вся публика встала. Ослепленный яркими огнями рампы, изжелта-блед-ныи, очень худой, с подгибающимися коленями, измученный кашлем и одышкой, писатель едва стоял на ногах.

Кто-то с галерки басом, с глубоким состраданием крикнул:

- Сядьте!

Сесть было не на что, да Чехов бы и не сел... Его растерянность была необычайной...

- Милый Антон Павлович!.. - начал свое теплое слово Вл. И. Немирович-Данченко...

Он говорил с Чеховым так, как будто не было публики и артистов, а были они вдвоем... Этим словом с писателем прощалась вся Россия, любившая его очень нежно... Может быть так, как никого из русских писателей.

С 15 февраля по 1 мая 1904 года А. П. Чехов прожил в Ялте. Необычайно напряженными были эти месяцы. Чехов редактирует рукописи, присылаемые ему из журнала "Русская мысль" и отдельными авторами, участвует в общественной жизни Ялты, ведет большую переписку с редакциями журналов и отдельными корреспондентами, беспрестанно принимает посетителей, обращающихся к нему с различными просьбами, читает множество книг и журналов, исправляет корректуры своих произведений.

Находясь в Ялте, Чехов продолжает участвовать в общественной жизни Москвы и Петербурга. В письме к О. Л. Книппер-Чеховой он просит напомнить Вл. И. Немировичу-Данченко о его обещании устроить литературное утро в пользу Женских медицинских курсов: "Как я тебе уже говорил, я врач, я друг Женских медицинских курсов. Когда был объявлен "Вишневый сад", то курсистки обратились ко мне с просьбой, как к врачу, - устроить для их вспомогательного общества один спектакль; бедность у них страшная, масса уволенных за невзнос платы и проч. и проч."(Из письма А П. Чехова О. Л. Книппер-Чеховой от 3 марта 1904 г.) Чехов продолжает внимательно следить за медицинской научной жизнью России, за настроениями передового общества.

Характерный эпизод приводит ялтинский врач С. Я. Елпатьевский.

Когда Елпатьевский вернулся из Петербурга с IX Пироговского съезда врачей, Чехов в тот же день позвонил по телефону и просил его, как можно скорее, немедленно, сейчас же приехать к нему. Чехов распрашивал приехавшего о том, что говорилось и чувствовалось на Пироговском съезде врачей в Петербурге, о том, что делается в союзе "Освобождение", какое настроение в передовых общественных кругах Москвы и Петербурга, когда и как ждут падения старого строя...

Чехов постоянно следит за русско-японской войной, отмечая фальшь или правдивость в сообщениях военных корреспондентов. Он даже высказывает желание поехать на Дальний Восток в качестве военного врача.

"Если буду здоров, - пишет он А. В. Амфитеатрову, - то в июле или августе поеду на Дальний Восток не корреспондентом, а врачом". В письме к Б. А. Лазаревскому он повторяет: "В июле или августе... я поеду врачом на Дальний Восток".

Это желание показывает не только высокое общественное сознание и удивительную жизненную энергию Чехова. Если Чехов хотел ехать врачом - следовательно он не чувствовал себя оторванным от практической медицины. Чехов до конца своей жизни оставался не только великим писателем, но и большим врачом-общественником.

1 мая 1904 года Чехов выехал из Ялты в Москву, а с 3 мая он уже не поднимался с постели. Несмотря на это, он продолжает живо интересоваться всем, что происходит в России, много читает, ведет общинную переписку с издателями, артистами, врачами, писателями, принимает посетителей, рецензирует произведения молодых авторов.

Редактор "Русской мысли" В. А. Гольцев описывает эти дни Чехова в Москве. Чехов все время просил работы, просил направлять ему для просмотра произведения, присылаемые в "Русскую мысль", где он заведывал отделом беллетристики. Гольцев выбирал ему четко написанные, самые короткие вещицы; Чехов поправлял, просматривал, иногда сам отвечал авторам, иногда просил Гольцева ответить.

Чехов всегда относился к людям с какой-то естественной добротой и предельно просто. Он не благотворил, а делал добро. Было понятно, что Чехов иначе поступить бы не мог. Когда в Ялту к нему пришел учитель из Мухалатки и пожаловался, что школу приходится закрывать из-за отсутствия средств, Чехов тут же отдал ему 500 рублей - все бывшие у него в тот момент деньги.

Обаяние его личности оказывало действие на всех, кто с ним встречался.

Один сахалинский служащий, вспоминая о пребывании Чехова на острове, писал: "Был у нас в тюрьме бессрочно каторжный Кириан Блоха. Угрюмый, необщительный, жестокий и хитрый, но даже он в разговоре с Чеховым изменялся до неузнаваемости, и тогда в его интонации слышались такие нотки, каких мы и не предполагали в этом человеке-звере". (Н. И. Гитович Летопись жизни и творчества А. П. Чехова. М., 1955, стр. 274.)

Неиссякаемое человеколюбие проявлял Чехов и в последние дни своей жизни. Не могут не тронуть хлопоты умирающего писателя о переводе сына мало знакомого ему дьякона Любимова из Юрьевского университета в Московский. 3 июня, уже в день отъезда своего на курорт в Баденвейлер, он написал письмо Гольцеву: "Милый Виктор Александрович, как раз перед отъездом я получил прилагаемое письмо. Это пишет дьякон Любимов, учитель нескольких городских училищ, очень хороший, превосходный человек. Нельзя ли сделать что-нибудь?

Подумай, голубчик! Дьякон беден, а теперь приходится посылать в Дерпт сыну".

В этот же день Чехов готовил последнюю партию книг для библиотеки родного города Таганрога.

Накануне отъезда Чехова заграницу его посетил Н. Д. Телешов. "Хотя я был подготовлен к тому, что увижу, - пишет Телешов, - но то, что я увидел, превосходило все мои ожидания, самые мрачные. На диване, обложенный подушками, не то в пальто, не то в халате, с пледом на ногах, сидел тоненький, как будто маленький, человек с узкими плечами, с узким бескровным лицом - до того был худ, изнурен и неузнаваем Антон Павлович. Никогда не поверил бы, что возможно так измениться.

А он протягивает слабую восковую руку, на которую страшно взглянуть, смотрит своими ласковыми, но уже не улыбающимися глазами и говорит: "...Прощайте. Еду умирать... Поклонитесь от меня товарищам... Пожелайте им от меня счастья и успехов. Больше уже мы не встретимся"(Н. Д. Телешов, А. П. Чехов. В кн.: Чехов в воспоминаниях современников. М., 1954, стр. 453.)

3 июня 1904 года Антон Павлович Чехов уехал в свое последнее путешествие.

Обстановка последних дней жизни Чехова известна благодаря воспоминаниям О. Л. Книппер-Чеховой, а также письмам корреспондентов "Русских ведомостей" и "Новостей дня".

Когда Чехов прибыл в Берлин, он почувствовал себя настолько лучше, что даже поехал с женой в зоологический сад.

7 июня он ждал посещения известного берлинского профессора, специалиста по кишечным заболеваниям. Знания у специалиста были большие, но чуткости по отношению к больному русскому писателю у него не нашлось.

- Профессор,- рассказывала нам Ольга Леонардовна,- окончив короткий осмотр, развел руками и сказал: "Ja..." Потом профессор молча повернулся к двери и собрался уходить... Стало очень неловко и, очевидно, чтобы рассеять эту неловкость, Антон Павлович, едва заметным движением удержал берлинского профессора и стал что-то говорить, не относящееся к осмотру.

Корреспондент "Русских ведомостей" Г. Б. Иоллос окружил Чехова в Берлине большим вниманием. О нем писатель вспоминал с благодарностью. "Это превосходный человек, в высшей степени интересный, любезный и бесконечно обязательный", - писал Чехов редактору "Русских ведомостей" В. М. Соболевскому.

Иоллос сообщал, что Чехова по приезде очень мучила одышка. "В Берлине ему трудно было подняться на маленькую лестницу Потсдамского вокзала; несколько минут он сидел обессиленный и тяжело дыша. Помню, однако, что, когда поезд отходил, он, несмотря на мою просьбу оставаться спокойно на месте, высунулся из окна и долго кивал головой, когда поезд двинулся."(Г. Б. Иоллос. "Русские ведомости", 9 июля 1904 г.)

В Баденвейлер Чехов с женой приехал 9 или 10 июня. Поселились они в пансионе Remerbaden.

Лечили Чехова немецкий врач Шверер и его ассистент Винтер. О Шверере Чехов писал так: "Лечит меня здесь хороший врач, умный и знающий. Это д-р Schwhrer, женатый на нашей московской Живаго".

"По приезде в Баденвейлер, - писал Иоллос Соболевскому, - Чехов первые дни чувствовал себя бодрее, говорил о своих планах, мечтал о путешествии по Италии и хотел вернуться в Ялту через Константинополь. Аппетит и сон были лучше. Но на второй же неделе стали появляться беспокойство и торопливость, - комната ему не понравилась, хотелось другого места. Вместе с женою он переехал в частный дом Villa Frederike, и там повторилось то же самое: пара спокойных дней, затем снова желание куда-нибудь подальше. Жена нашла прекрасную комнату с балконом в Hotel Sommer." (Г. Б. Иоллос. "Русские ведомости", 9 июля 1904 г.) В комнате ближе к двери в коридор стояли две кровати. У фасадной стены между окном и дверью на балкон находился диван, обитый бархатом, и круглый стол. Умывальник, шкаф, кресло и несколько стульев дополняли обстановку. Сидя на балконе, Чехов любил наблюдать сцены на улице. Позже он мог только сидеть в кресле у окна. Ольга Леонардовна тогда устраивалась около него на диване.

Особенно его занимало непрекращающееся движение у дома почты. "Видишь, - говорил он жене, - что значит культурная страна: все выходят и входят, каждый пишет и получает письма".

"Русско-японская война продолжала интересовать и волновать больного, - писал Иоллос. - Жена постоянно переводила ему известия из нескольких немецких газет, и он всем интересовался.

Выезжал Антон Павлович почти ежедневно с Ольгой Леонардовной кататься в лес; проезжая через деревню, любовался крестьянскими чистыми домами и вздыхал: "Когда же у нас так мужики будут жить!"(Г. Б. Иоллос. "Русские ведомости", 9 июля 1904 г.) Однако вскоре ему стало скучно в этом курортном городке, и все свои наблюдения над окружающей обстановкой он подытожил одной, по-чеховски короткой фразой: "Наша русская жизнь гораздо талантливее".

Последний удар Чехову был нанесен издателем А. Ф. Марксом.

Издатель-коммерсант, купивший за бесценок право на издание произведений писателя, отказался выполнить последнюю просьбу Чехова - задержать печатание "Вишневого сада".

"Я прекращаю с ним всякие сношения, - писал возмущенный Чехов, - так как считаю себя обманутым довольно мелко и глупо..."

Знал ли Чехов, что он умирает? Как врач Чехов знал, что конец его жизни близок. Но как бы глубоко он ни был осведомлен о своей болезни, ему была свойственна общечеловеческая психология, основой которой является надежда на жизнь. Пусть эта надежда невелика, пусть она совершенно ничтожна, но в сознании умирающего она разрастается и заслоняет временами все остальное. Г. И. Россолимо писал, что Чехов, образованный врач, крайне чуткий человек, обладавший способностью глубокого анализа и самоанализа, ошибался в оценке своего состояния. "Поразительно то место его письма, - указывал Г. И. Россолимо, - написанного мне за три дня до смерти, где он жалуется на свои страдания, заставляющие его мечтать о морском путешествии обратно в Россию Средиземным и Черным

морем.

Тут и одышка, и ощущения, сопровождающие повышенную температуру, и слабость (почерк, стиль и пр.), а между тем оценка состояния неверная, раз он, расстававшийся с жизнью, в чем для окружающих не могло уже быть никакого сомнения, готовился к долгой поездке морем, чтобы вернуться в Ялту".(Г. И. Россолимо. Воспоминания о Чехове В кн.: Чехов в воспоминаниях современников. М., 1954, стр. 590.)

Очевидно Чехов в какой-то части своего сознания верил в то, что он в июле или августе вернется в Россию. Он верил, что вернется в свой ялтинский дом и даже отдал некоторые распоряжения по ремонту в этом доме (Письма Чехова к сестре от 22, 26 и 28 июня 1904 года).

Биограф Чехова А. Измайлов приводит следующий рассказ доктора Шверера о последних днях жизни писателя:

"Сначала он было оправился и чувствовал себя хорошо. Он был в состоянии предпринимать продолжительные поездки, и здешний климат действовал прекрасно на его здоровье, но потом, вследствие повышений температуры, вызывавшихся прогрессировавшим процессом бугорчатки легких, питание тела начало падать, вес стал понижаться..." Во вторник, 27 июня по старому стилю, без видимой причины появилось ослабление деятельности сердца. Ассистент Шверера Винтер рассказывает, что этот первый припадок сердечной слабости показался Чехову весьма опасным. Тоном уверенности он сказал: "Теперь уж мне осталось недолго жить". Под влиянием приемов наперстянки и впрыскиваний камфоры Чехову стало несколько легче, но в среду, 28 июня наступил второй, более жестокий припадок.

В этот день Чехов написал письма Г. И. Россолимо и М. П. Чеховой. Он мечтал об отъезде из Баденвейлера:

- Если будет немножко жарко, то это не беда; у меня будет костюм из фланели.

- Как ты, жена, одеваешь своего мужа? - шутливо упрекал меня Антон Павлович, - рассказывала О. Л. Книппер-Чехова. - Почему у твоего мужа нет белого костюма?

Он настаивал на моей поездке в Фрейбург за этими костюмами...

В этот же день Ольга Леонардовна на очень короткое время отлучилась из комнаты, а когда вернулась, Чехов обедал.

- Вот видишь, - улыбался он, - я и без твоей помощи обедаю...

Предпоследнюю ночь Антон Павлович провел сидя...

- У меня, - рассказывала Ольга Леонардовна, - тоже была повышенная температура, а ночь была такая ужасная. Антон Павлович на несколько мгновений забылся, и мне вдруг стало очень страшно... Но он быстро очнулся.

- Ты очень испугалась? - ласково спросил он.

- Нет, что ты...

После небольшой паузы, он сказал:

- Напиши в Берлин Иоллосу, чтобы Мендельсон (владелец банка, - E. M.) выслал деньги на твое имя. Когда Ольга Леонардовна спросила его, почему он так хочет, Чехов заметил:

- Да знаешь, на всякий случай...

Теперь уже писатель знал наверное, что уминает. Когда Саше из последнего рассказа Чехова ("Невеста") стало совсем плохо, он все же глядел весело. Умиравший от туберкулеза Саша старался не причинять никому хлопот и на страдания свои никогда не жаловался. В письме к Наде чувствуется желание Саши сказать: не беспокойтесь обо мне... я, правда, заболел, но не очень... лежу, но не так уже все плохо.

Своим веселым танцующим почерком Саша писал, что путешествие по Волге ему удалось вполне, но что в Саратове он прихворнул немного, потерял голос и уже две недели лежит в больнице. Через три дня он умер...

Из далекого Баденвейлера Чехов писал своему университетскому товарищу за три дня до смерти последнее письмо, которое удивительно напоминает письмо Саши. В письме чувствуется мягкий, извиняющийся тон человека, который не хочет причинить беспокойство.

"У меня все дни была повышена температура, а сегодня все благополучно, чувствую себя здоровым, особенно когда не хожу, т. е. не чувствую одышки... Одышка тяжелая... хоть караул кричи... Потерял я всего 15 фунтов весу. Простите, голубчик, за беспокойство, не сердитесь..."

В четверг 1 июля Чехов попросил пододвинуть кресло к окну. Ольга Леонардовна не отходила от него ни на шаг, но среди дня Чехов упросил жену выйти немного отдохнуть в сад. Когда же Ольга Леонардовна вернулась в комнату, Чехов полулежал в кресле веселый и улыбался...

"Антон Павлович, - вспоминала Ольга Леонардовна, - начал придумывать рассказ, описывая необычайно модный курорт, где много сытых, жирных банкиров, здоровых, любящих хорошо поесть, краснощеких англичан и американцев, и вот все они, кто с экскурсии, кто с катанья, с пешеходной прогулки - одним словом, отовсюду собираются с мечтой хорошо и сытно поесть после физической усталости дня. И тут вдруг оказывается, что повар сбежал и ужина никакого нет, - и вот как этот удар по желудку отразился на всех этих избалованных людях... Я сидела, прикорнувши на диване, после тревоги последних дней, и от души смеялась... И в голову не могло прийти, что через несколько часов я буду стоять перед телом Чехова!"

Смерть Чехова в эту ночь была неожиданной не только для Ольги Леонардовны. Позднее, на вопрос, заданный Иоллосом доктору Швереру, была ли кончина Чехова и для него неожиданной, тот ответил утвердительно: до наступления припадка острой сердечной недостаточности в ночь с первого на второе июля Шверер думал, что жизнь может продлиться еще несколько месяцев. Даже после тяжелого припадка во вторник 27 июня состояние сердца еще не внушало больших опасений, потому что после принятых мер пульс улучшился и Чехов спокойно уснул.

В первом часу ночи на 2 июля Чехов проснулся от очень затрудненного дыхания и впервые в жизни попросил ночью вызвать врача. Затем он впал в забытье, стал бредить.

- Матрос уехал?

- Какой матрос?

- Матрос, - уехал он?..

Бред, по-видимому, имел связь с войной. Так продол, жалось несколько минут. Потом бред прекратился. Чехов, по словам Ольги Леонардовны, начал "маяться",

его поташнивало, он стал баловаться на жесткую пoстель...

- Нужно было что-то делать, - рассказывала Ольга Леонардовна. - Я положила ему на грудь лед, а он с грустной улыбкой сказал:

- На пустое сердце льда не кладут...

Действительно, сердце писателя уже едва наполнялось кровью. Шверер, пришедший в два часа ночи пульса почти не прощупал. Чехов спросил его по-немецки:

- Смерть?

- О, нет, нет!.. Что вы! - попытался успокоить его Шверер и распорядился, чтобы принесли баллон кислорода. Бывший в комнате русский студент пошел за баллоном.

- Не надо, - сказал Чехов, - пока принесут кислород, я уже умру.

Пульс бился все слабее. Шверер понял, что до конца остались минуты и велел дать умирающему бокал шампанского. Чехов опорожнил бокал и улыбнулся своей удивительной улыбкой:

- Давно я не пил шампанского... Взглянув на жену, он тихо сказал:

- Я умираю...

Затем он обратился к Швереру, который не понимал по русски:

- Ich sterbe...

Прошло несколько минут... Чехов спокойно склонился на бок, и жизнь без видимого напряжения отошла.

Не стало писателя, чья жизнь была трудной, но большой и светлой, как все его творчество.