58*. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВА - А. И. КНИППЕР

17-ое июля

Баденвейлер

Дорогая моя мама, я могу себе представить, в каком ты состоянии. Напишу тебе хоть немного о последних днях Антона.

Вообще здесь он томился, мечтал о морском путешествии в Ялту. Во вторник ему стало нехорошо, доктор велел дышать кислородом, прописал дигиталис. Ночь была ужасная, он безумно тяжело дышал, то сидел, то лежал, заговаривался. Я ему впрыснула два шприца морфия, под утро заснул хорошо. День было нехорошо, он лежал, то есть сидел в подушках, лежа задыхался, к вечеру пересел в кресло. Ночь опять страшно мучительная, бессонная, он опять потребовал два раза морфия, к утру отлично заснул. Проснулся хорошо, весь день не было одышки, раскладывал пасьянс, сидел в кресле, ел только жидкое. Кишечник исправен. Перед сном доктор велел дать хлоралгидрату.

Он заснул, чераз час проснулся, в первом часу, начал томиться, заговаривался, снимал лед с сердца, говорил, что на пустое сердце не надо льду. В два часа велел послать за доктором; когда тот пришел, он ему сказал: я умираю, потом по-немецки: «ich sterbe». Доктор впрыснул большую дозу камфоры, дал шампанского, но сердце все слабело, не успела я подойти с другой стороны кровати, как он уже без вздоха, без боли, без хрипа тихо заснул. Смерть чудесная была, без агонии, без страданий. Весь день лежал в номере, удивительно красивый. Ночью перенесли в часовню. Вчера приезжал батюшка из Карлсруэ, чудесно служил, было много народу. При мне все время московский студент Рабенек, помогал; Эля здесь. Иоллос из Берлина. Консул баденский обо всем, всем хлопочет, о вагоне, о препятствиях.

Я ничего не знаю, не соображаю. Выезжаю завтра утром на Берлин, Вержболово, Петербург, Москву, хоронить в Новодевичьем монастыре. После похорон поеду в Ялту, в его комнату.

Целую тебя, Володю.

Оля

Будь покойна (Из ответного письма матери:

«Дорогая моя, милая Оля! Безумная моя тревога о тебе разрешилась ужасно. Хоть я все время мучилась, но всегда отгоняла мысль такого конца! Мне казалось это невозможным, и я страшно надеялась на поправление здоровья дорогого Антона! Но судьбе неугодно было продлить жизнь этого наиблагороднейшего, дивного человека!»

И в другом письме: «Моя душа так болеет за тебя, твою молодую жизнь. ...Жалко Антона! Нет у меня слов выразить всю скорбь страшно глубокую! А что за тебя чувствую и как страдаю, про это и говорить не буду. Страдаю за мамашу, за Марию Павловну, которая так боготворила брата. Страдаю за Россию и за весь образованный мир, за ту потерю и утрату, которую все понесли»).