М. Хлебникова. ВОЗВЫШЕННАЯ ЛИРИКА

(Н. Д. Телешов).

По верной мысли Добролюбова, обобщившего богатейший опыт истории русской литературы, предметами лирического воспроизведения в искусстве могут быть самые различные чувства и мысли, связанные с положительными и отрицательными событиями и фактами интимной и общественной жизни.

Лиризм является художественным выражением авторского отношения к изображаемому в произведении. И по сущности, и по средствам выражения он всегда связан с эстетическими, моральными и общественными идеалами и принципами творчества писателя.

В творчестве Чехова последнего периода лиризм чаще всего является выражением авторского сочувствия изображаемому, он проявляется в глубокой эмоциональности и проникновенной задушевности рисунка.

В основе лиризма рассказов и повестей Чехова лежит его любовь к родине, к людям, мечта о светлом и счастливом будущем своего народа.

Патриотическое чувство художника окрашивает в лирические тона многие описания природы, которые Чехов использует очень экономно. Основной свой принцип включения картин природы в произведения он изложил в 1895 году в письме к Жиркевичу: «Описания природы тогда лишь уместны и не портят дела, когда они кстати, когда помогают Вам сообщить читателю то или другое настроение, как музыка в мелодекламации» (А. П. Чехов. Собр. соч. в 12 томах. Т. 12. М., ГИХЛ, 1957, стр. 82. Подчеркнуто мною. - М. X. Ниже все цитаты из произведений Чехова приводятся по этому изданию).

Очень часто с помощью пейзажей Чехов создает патриотическое настроение. В повести «Дама с собачкой» он пишет: «Когда идет первый снег, в первый день езды на санях, приятно видеть белую землю, белые крыши, дышится мягко, славно, и в это время вспоминаются юные годы. У старых лип и берез, белых от инея, добродушное выражение, они ближе к сердцу, чем кипарисы и пальмы, и вблизи них уже не хочется думать о горах и море».

Печатью лиризма отмечены здесь образы первого снега, белой земли, белых крыш, белых от инея старых лип и берез с добродушным выражением. Эти образы ярко эмоциональны, пленяют чистотой и свежестью, полны обаяния и изящества.

Употребление безличных оборотов (приятно видеть, дышится мягко, не хочется думать) вместе с повторяющимися эмоциональными эпитетами (белая земля, белые крыши, белые от инея... липы и березы и т. д.) вызывает мысль о близости теплых и нежных чувств, связанных с предметом описания, не только герою произведения, но и автору и каждому русскому человеку, и всякому читателю, понявшему обаяние первых дней русской зимы.

В лирическом контексте слова о том, что старые липы и березы «ближе к сердцу, чем кипарисы и пальмы...», воспринимаются как органически вошедшее в произведение непосредственное авторское признание в любви к скромной, но неповторимо красивой природе своей родины.

Лиризм описания выражается и в ласковой, спокойной интонации, определяемой и синтаксической структурой полного, распространенного, стройно организованного предложения и подбором поэтической лексики (приятно видеть, дышится мягко, славно; добродушное выражение).

Очень поэтично и трогательно описание парка и усадьбы Волчаниновых, вида на деревню с высокой колокольней и толпою ив над прудом в рассказе «Дом с мезонином»:

«... Я прошел мимо белого дома с террасой и с мезонином, и передо мною неожиданно развернулся вид на барский двор и на широкий пруд с купальней, с толпой зеленых ив, с деревней на том берегу, с высокой узкой колокольней, на которой горел крест, отражая в себе заходившее солнце. На миг на меня повеяло очарованием чего-то родного, очень знакомого, будто я уже видел эту самую панораму когда-то в детстве».

Здесь все правдиво: и пейзаж со всеми его деталями, и переживания героя. Язык описания прост. Никакой искусственности, никакой вычурности. Упоминание о детстве, о чем-то родном, очень знакомом, подбор простых, но выразительных слов (на миг... повеяло очарованием) придает этой глубоко реалистической пейзажной зарисовке эмоциональную интимность, интимность не банального настроения, не мелкого, эгоистического переживания, но глубокого и искреннего патриотического чувства.

«Он очень разборчив в своей любви к правде», - писал о Чехове К. С. Станиславский. Его как художника-лирика не увлекали ни пошлые, «каждодневные переживания, зарождающиеся на поверхности души», ни «заношенные ощущения, которые перестали даже замечаться нами и совершенно потеряли остроту. Чехов ищет свою правду в самых интимных настроениях, в самых сокровенных закоулках души. Эта правда волнует своей неожиданностью, таинственной связью с забытым прошлым, с необъяснимым предчувствием будущего, особой логикой жизни...» (К. С. Станиславский. Моя жизнь в искусстве. Собр. соч. в 8 томах. Т. 1, стр. 223)

И эта правда, любимая Чеховым и раскрываемая им интимно, лирически, всегда имеет широкое и важное общественное значение.

Писатель-патриот Чехов утверждает красоту патриотического чувства, его живительную облагораживающую силу. Именно поэтому авторский лиризм сопровождает всякое проявление патриотизма героями повестей и рассказов. В рассказе «Крыжовник» Чехов замечает: «Теперь, в тихую погоду, когда вся природа казалась кроткой и задумчивой, Иван Иванович и Буркин были проникнуты любовью к этому полю, и оба думали о том, как велика, как прекрасна эта страна».

Двум уездным интеллигентам-труженикам, понявшим ужас ограниченности и застоя современной им общественной жизни, родина представляется великой, прекрасной именно в своем безграничном величии, и слова о величии и красоте родной страны, выражая точно и ясно характер авторской любви и веры в родину, входят в рассказ как органический компонент его идейно-художественной структуры.

В рассказе «Архиерей» авторское сочувствие отчетливо улавливается в реплике героя об овладевшей им на чужбине тоске по родине: «Сидишь, бывало, вечером у открытого окна, один одинешенек, заиграет музыка и вдруг охватит тоска по родине, и, кажется, все бы отдал, только бы домой...»

Огромный интерес для понимания природы чеховского лиризма представляет повесть «Убийство». В ней писатель рисует дикую и страшную деревенскую жизнь, жестокую и губительную власть денег, толкавшую темных и жадных людей на преступление. Но в последней главе стиль повествования меняется: в ней писатель показывает, как в душе сосланного на Сахалин каторжника-убийцы, которого и по имени и отчеству давно уже никто не величал, а звали просто Яшкой или Веником за длинную бороду, пробудилась сильная, непобедимая тоска по родине. Повинуясь ее властной силе, он пытался бежать с Сахалина, но был пойман, наказан розгами и приговорен к бессрочной каторге.

Облагороженный страстной любовью к родине, образ каторжника вырастает в образ лирический, трогательный: «Дрожа от осеннего холода и морской сырости, кутаясь в свой короткий, рваный полушубок, Яков Иваныч, при-стально, не мигая смотрел в ту сторону, где была родина.

... Он вглядывался напряженно в потемки, и ему казалось, что сквозь тысячи верст этой тьмы он видит родину, видит родную губернию, свой уезд, Прогонную, видит темноту, дикость, бессердечие и тупое, суровое, скотское равнодушие людей, которых он там покинул; зрение его туманилось от слез, но он все смотрел вдаль, где еле-еле светились бледные огни парохода, и сердце щемило от тоски по родине, и хотелось жить, вернуться домой, рассказать там про свою новую веру и спасти от погибели хотя бы одного человека и прожить без страданий хотя бы один день».

Ярко воспроизвел Чехов внешнее поведение и переживания Якова Ивановича в короткий, но психологически напряженный момент.

Действие отмечено только одно: смотрел в ту сторону, где была родина. Но как мастерски воссозданы писателем обстоятельства и характер действия!

Смотрел пристально, не мигая, напряженно, дрожа от осеннего холода и морской сырости, кутаясь в короткий рваный полушубок. Сколько здесь чувства и мысли!

С совершенно очевидной художественной целью Чехов трижды возвращается к описанию того, как именно Яков Иванович вглядывался вдаль. Искусно подчеркнутыми деталями внешнего поведения героя Чехов эмоционально воздействует на читателя и вызывает в нем соотносительно тоскливое чувство.

Подробно воспроизводит Чехов духовно-эмоциональную жизнь Якова Ивановича в тот короткий отрезок времени, когда он, всматривается в темную даль. В сознании Якова Ивановича теснятся знакомые и родные предметы: родная губерния, свой уезд, Прогонная и неотделимые от них понятия - темнота, дикость, равнодушие.

Описание заканчивается эмоциональным аккордом: «... и сердце щемило от тоски по родине, и хотелось жить, вернуться домой... и спасти от погибели хотя бы одного человека и прожить без страданий хотя бы один день».

Вплетенные в задушевно-грустную мелодию, эти слова, полные тоски и ласки, и мольбы, и надежды, звучат, как песня, и такой же щемящей сердце печалью веет от них, как от русских народных песен о бескрайних просторах родины, о тяжелой доле и вольной волюшке.

«Есть такие поэты, - писал Добролюбов, - которые... целый век могут петь все на одну какую-нибудь, часто ничтожную тему, и то ясно не понимая ее. Ныне, например, во множестве стихотворений все толкуют о какой-то неопределенной грусти, а о чем они грустят, этого сами они хорошенько не понимают» (Н. А. Добролюбов. Собр. соч. в 3 томах. Т. I. M., ГИХЛ, 1950, стр. 124).

Лирическая грусть Чехова не имеет ничего общего с неопределенной грустью таких поэтов. Печаль его естественна, выливается прямо из сердца. Что же лежит в основе грустных порывов Чехова? Глубокая, сострадательная любовь к народу, к людям, которые насилием и нуждой, невежеством и бесправием лишены полноты жизни, красоты, счастья.

Тоска, сопутствующая чеховскому лиризму - это, по верным словам Куприна, «тоска исключительно тонкой и чувствительной души, непомерно страдающей от пошлости, грубости, скуки, праздности, насилия, дикости - от всего ужаса и темноты современных будней» (Сб. «Чехов в воспоминаниях современников». М., 1952, стр. 401).

Для понимания природы чеховских «грустных порывов» интересны не только картины, воссоздающие условия и формы русской народной жизни, но и многозначительные концовки произведений.

В повести «Убийство» страстная мелодия лирического утверждения пробудившейся в темном человеке и ярко проявившейся в неудержимо-порывистой любви к родине символически обрывается командой надзирателя: «Назад! Смирно!»

Изображению тяжелой жизни народа в произведениях Чехова всегда сопутствует лирический тон повествования,, полный сострадания и глубокой любви к народу.

В повести «Мужики» картины деревенского быта и отношений между людьми, бессильными перед властью, ожесточившимися в вечной нищете и невежестве, производят тяжелое впечатление. А рядом с ними - пейзажи: «Через реку были положены шаткие бревенчатые лавы, и как раз под ними, в чистой, прозрачной воде, ходили стаи широколобых голавлей. На зеленых «устах, которые смотрелись в воду, сверкала роса. Повеяло теплотой, стало отрадно».

Сопоставление лучезарного утреннего пейзажа с ужасной жизнью крестьян вызывает у Чехова лирические раздумья, полные глубокой печали: «Какое прекрасное утро? И, вероятно, какая была бы прекрасная жизнь на этом свете, если бы не. нужда, ужасная, безысходная нужда, от которой нигде не спрячешься!(Курсив мой. - М. X.}, Стоило теперь только оглянуться на деревню, как живо вспомнилось все вчерашнее - и очарование счастья, какое чудилось кругом, исчезло в одно мгновение».

Повесть замыкается элегической концовкой: «Православные христиане, - запела Саша, - подайте Христа ради, что милость ваша, царство небесное...»

Эмоциональная и логическая связь бесконечно-грустной концовки со всем идейным смыслом повести о дореволюционной деревне, нищей, темной, беззащитной перед бесчеловечным натиском капитализма, абсолютно очевидна.

В повести «В овраге», близкой в идейном отношении к повести «Мужики», Чехов вновь использует прием лирического сопоставления прекрасной, таинственной природы и капитализирующейся деревни, в которой грубо разбито и попрано человеческое счастье.

Природа навевает на деревенских тружеников, нищих, бесправных и забитых, безропотно гибнущих в жестоком капиталистическом мире, редкое и непривычное настроение успокоенности и счастья, радостное ощущение своей полноценности и значимости. «Теперь, когда быстро наступала темнота, мелькали внизу огни, и когда казалось, что туман скрывает под собою бездонную пропасть, Липе и ее матери, которые родились нищими и готовы были прожить так до конца, отдавая другим все, кроме своих испуганных, кротких душ, - быть может, им примерещилось на минуту, что в этом громадном, таинственном мире, в числе бесконечного ряда жизней и они сила, и они старше кого-то; им было хорошо сидеть здесь наверху, они счастливо улыбались и забыли о том, что возвращаться вниз все-таки надо».

Но счастье Липе и ее матери только «примерещилось на минуту» в тот сумеречный час, когда все окружающее кажется неверным и призрачным: они «забыли о том, что возвращаться вниз все-таки надо». А внизу цыбукины, хищная и преступная деревенская буржуазия, их притесняли, душили, отнимали у них силы, счастье, жизнь. Слова авторского предположения о том, что счастье Липе и ее матери, «быть может ...примерещилось на минуту», проникнуты острой болью за униженного и ограбленного труженика, и вся нарисованная Чеховым картина исполнена скорбного лиризма.

Оригинальную форму выражения глубокой печали и беспросветного уныния, вызванных безрадостными картинами народной жизни, нашел Чехов в рассказе «По делам службы»: безлунной ночью швыряет в окна снегом и пугающе воет метель «у-у-у-у, ба-а-а-тюшки мои», и с воем метели в кошмарном сновидении героя сливается тоскливая песня старика-сотского и неврастеника-самоубийцы, одиноко бредущих по колено в снегу, подталкиваемых ветром:

«... Метель кружила над ними, ветер дул в спины, а они шли и подпевали: «Мы идем, мы идем, мы идем... Вы в тепле, вам светло, вам мягко, а мы идем в мороз, в метель, по глубокому снегу... Мы не знаем покоя, не знаем радостей... Мы несем на себе всю тяжесть этой жизни, и своей и вашей... У-у-у! Мы идем, мы идем, мы идем...»

Окрашенная тяжелыми звуками «у-у-у», песня создает настроение безысходной тоски и боли за ограбленного и замученного труженика, созидателя жизни, за народ.

Лирический элемент совершенно определенной демократической окраски Чехов нередко вносит в портрет. Достаточно вспомнить, например, портрет жены Жмухина в рассказе «Печенег». Это портрет женщины, выданной из бедного семейства замуж, потому что дома есть было нечего, и не прожившей, а проплакавшей все 20 лет замужней жизни:

«... Жена Жмухина, бледная и, казалось, бледнее, чем вчера, заплаканная, смотрела на него внимательно, не мигая, с наивным выражением, как у девочки, и было видно по ее скорбному лицу, что она завидует его свободе, - ах, с каким бы наслаждением она сама уехала отсюда! - И что ей нужно сказать ему что-то, должно быть спросить совета насчет детей. И какая жалкая! Это не жена, не хозяйка, даже не прислуга, а скорее приживалка, бедная, никому не нужная родственница, ничтожество... Она пугливо и виновато жалась к стене и все ждала удобной минуты, чтобы заговорить».

В подборе эпитетов (бледная, заплаканная, жалкая, бедная) и слов, определяющих манеру поведения этой забитой и несчастной женщины (« пугливо и виновато жалась к стене и все ждала...»), в оценочных авторских словах, включенных в ее портрет («И какая жалкая! Это не жена, не хозяйка, даже не прислуга, а скорее приживалка, бедная, никому не нужная родственница, ничтожество..»), и в сравнении («смотрела... с наивным выражением, как у девочки»), в прочитанных автором мыслях героини («...и было видно по ее скорбному лицу, что она завидует его свободе, - ах, с каким бы наслаждением она сама уехала отсюда!») звучит сочувственно-лирический голос писателя-гуманиста и демократа. Интересно сравнить этот портрет с портретом Аксиньи в повести «В овраге»: «У Аксиньи были серые, наивные глаза, которые редко мигали, и на лице постоянно играла наивная улыбка. И в этих немигающих глазах, и в маленькой голове на длинной шее, и в ее стройности было что-то змеиное; зеленая, с желтой грудью, с улыбкой, она глядела как весной из молодой ржи глядит на прохожего гадюка, вытянувшись и подняв голову».

Портрет Аксиньи - один из самых подробных и детальных портретов в произведениях Чехова. Это портрет яркий, художественно совершенный; однако в нем нет и намека на лиризм: в облике Аксиньи подчеркнуто гадючье, змеиное, хищное.

Идейно-художественную многогранность и глубину чеховского творчества можно понять, лишь рассматривая его в единстве утверждения и отрицания, лирического и сатирического. В трудовом народе и созидательном на общее благо труде Чехов видел красоту и правду; но он видел также, что красота и правда в обществе попраны и поруганы, труд превращен в средство наживы, народ ограблен, замучен неразумными и жестокими общественными порядками, закоснел в невежестве.

Обличая буржуазные общественные отношения, капиталистическое хищничество, трусливую и пошлую обывательщину, Чехов обычно создает жизненно правдивые картины и образы, объективно-беспристрастные по манере их раскрытия, убеждает читателя внутренней логикой образов и картин, воздерживаясь от их непосредственной эмоционально-лирической авторской оценки. Но в тех произведениях, в тех строчках, где писатель рисует любимых героев и их трудные судьбы, нередки взволнованно-интимные интонации, озаренные авторской любовью портреты, лирические пейзажи, прямые лирические отступления.

Лирическая струя всегда входит в произведения Чехова с мотивами детства, юности, любви, пленительной женской красоты, художественного творчества.

Формы и средства выражения лиризма в каждом случае своеобразны. Нередки лирические отступления: «Милое, дорогое, незабвенное детство! Отчего оно, это навеки ушедшее, невозвратное время, отчего оно кажется светлее, праздничнее и богаче, чем было на самом деле?» («Архиерей»).

Иногда лирическое «я» выступает из слов, раздумий и чувств героя произведения: «... Старики, потревоженные рассказами, взволнованные, думали о том, как хороша молодость, после которой, какая бы оона ни была, остается в воспоминаниях одно только живое, радостное, трогательное, и как страшно холодна эта смерть, которая не за горами, - лучше о ней и не думать!» («Мужики»).

Нередки лирические женские портреты, например, портреты Мисюсь и Лидии Волчаниновых в рассказе «Дом с мезонином».

Но в какие бы формы ни выливался чеховский лиризм, какими бы средствами он ни воплощался, сущность его во всех случаях одна: Чехов-великий жизнелюб и оптимист, чуткий ко всем проявлениям красоты, радостно приемлет жизнь, утверждает поэзию и радость живых чувств, поет гимн земной красоте. Устами калеки Игнатия («Письмо») Чехов славит жизнь как высшее проявление красоты и истины: «Хороша жизнь, Мария Сергеевна! Правда, она тяжела, скоротечна, но зато как богата, умна, разнообразна, интересна, как изумительна!» Лиризм в этом произведении перерастает в пафос страстного утверждения красоты жизни и созидания.

Герои произведений Чехова живут, радуются и страдают, влюбляются, расстаются, грустят, мечтают. Обо всем этом писатель-гуманист рассказывает взволнованно; интимный мир героев неуловимо наполняется авторскими переживаниями, и повествование приобретает лирическую экспрессию.

Очень большое место среди лирических мотивов и тем занимает в творчестве Чехова тема любви. Она создает основной эмоциональный тон в повестях «Ариадна», «О любви», «Дама с собачкой». Композиция этих произведений необычайно гармонична, художественный рисунок изумительно изящен, тон повествования интимно-лириче». В них Чехов развенчивает внешнюю красивость, прикрывающую низменные инстинкты, эгоизм и черствость, и окружает сверкающим поэтическим орелом высокую и истинную любовь, раскрывающую сердце человека для восприятия и созидания красоты.

Герой рассказа «Ариадна» любил существо холодное, эгоистическое и развращенное. Он рассказывает о своей любви к женщине тогда, когда уже понял ее порочность и пережил свою любовь. Поэтому его лирическая исповедь сопровождается горькой насмешкой над самим собой, но тем не менее описания его восторженного поклонения Ариадне, его страсти и отчаяния эмоциональны и согреты авторским сочувствием. «Моя любовь, мое поклонение трогали Ариадну, умиляли ее, и ей страстно хотелось быть тоже очарованной, как я, и отвечать м»е тоже любовью. Ведь это так поэтично!»

Этот же лирический мотив повторяется и в повести «Моя жизнь». «Какое это огромное счастье любить и быть любимым и какой ужас чувствовать, что начинаешь сваливаться с этой высокой башни!»

Лиризм чеховских рассказов о любви - это лиризм утверждения высокой красоты и поэтичности чувства, смелого и яркого, каким оно должно быть у сильных, морально-чистых и свободных людей. И в этих произведениях Чехова лиризм неотделим от пафоса обличения буржуазных общественных отношений, убивших любовь и узаконивших корыстный расчет, ханжество и порок.

Рассказам Чехова о любви присущ лиризм сожаления о добрых и честных, но слабых людях, не сумевших защитить свою любовь, свое счастье, красоту своей жизни.

Длинной вереницей проходят перед читателем герои, напрасно растратившие свои силы, прозевавшие свое счастье, тоскующие от сознания своей слабости и нелепо прожитой жизни.

Острота сожаления о загубленной красоте, об упущенном счастье усугубляется в общем строе чеховских произведений повторяющимися грустными лирическими раздумьями о быстротечности и неповторимости жизни, о трагической неизбежности смерти. В рассказе «Ионыч» во второй главе, в которой изображен наивысший в жизни доктора Старцева эмоциональный подъем - его недолгая, но пылкая влюбленность в Котика, - возникают печальные образы глухой ночной тишины и озаренного луной кладбища. И Старцев от мысли о том, «сколько здесь, в этих могилах, зарыто женщин и девушек, которые были красивы, очаровательны, которые любили», приходит к безотрадному выводу: «Как в сущности нехорошо шутит над человеком мать-природа» как обидно сознавать это!»

Еще печальнее мотив безвозвратно уходящей жизни звучит в повести «Мужики».

В произведениях Чехова последнего периода изображение пошлого прозябания и бессмысленного растрачивания человеческих сил на ничтожную суету проникнуто мыслью о том, что жизнь дается один только раз, что она прекрасна и многогранна, но быстротечна и невозвратна, и прожить ее нужно осмысленно, интересно и красиво.

У Чехова, писателя-демократа предреволюционной поры, не было ясных конкретно-исторических представлений о том, какие именно цели могут наполнить жизнь благородным смыслом, в чем именно в современных общественно-политических условиях заключается красота поведения человека. Гуманистическая мечта Чехова была в значительной мере абстрактной. Но она пробуждала отвращение и нетерпимость к мерзости буржуазно-мещанского прозябания, влекла пусть к неясному, но прекрасному обществу будущего.

Если воспроизведение мучительного душевного состояния героя при запоздалом осознании ошибки всей своей жизни проникнуто сочувственной теплотой, то при изображении героя, примирившегося с социальной несправедливостью, с пошлостью, ничтожностью жизни буржуазно-интеллигентской среды, с обывательщиной, мягкий лиризм уступает место обличительному пафосу.

Во второй главе повести «В родном углу» Чехов рисует лениво-беспечную жизнь Веры в своем имении, в окружении сытых людей, равнодушных ко всему на свете, к родине, к общественному благу, к тревожным вопросам современности.

Внимание писателя сосредоточено на раскрытии духовного мира героини. Веру тревожат вопросы: что делать и с чего начать? Не находя на них ответа и не ощущая в себе сил для полезной деятельности, она чувствует злобу «на себя и на всех».

Лиризм повествования в этой главе заметно убывает. С холодной беспристрастностью, предельно лаконично Чехов фиксирует воспринимаемые Верой стороны и явления пошлого быта.

Фальшивый и эгоистичный строй мыслей и чувств, складывающихся у Веры, писатель разоблачает средствами объективного психологического анализа:

«О, как это, должно быть, благородно, свято, картинно (Подчеркнуто мною. - М. X.) - служить народу, облегчать его муки, просвещать его», - думает Вера.

Но она, Вера, не знает народа. И как подойти к нему? Он чужд ей, неинтересен...»

В третьей главе произведения рисуется заключительный этап духовной деградации героини. «Громадные пространства, длинные зимы, однообразие и скука жизни» вселили в Веру сознание беспомощности, безнадежности положения: «ничего не хочется делать - все бесполезно».

Композиция произведения такова, что за этим разоблачительным признанием Веры непосредственно следует сцена, конкретизирующая и углубляющая разоблачение изображением взрыва барского самодурства, жертвой которого явилась горничная Алена: «Вон отсюда! - крикнула Вера не своим голосом... - Гоните ее вон, она меня замучила! - продолжала она, быстро идя за Аленой по коридору и топоча ногами. - Вон! Розог! Бейте ее».

Выдержанная в объективно беспристрастном тоне эта сцена завершается горькими словами беспощадного авторского осуждения: «... случилось то, чего нельзя забыть и простить себе в течение всей жизни».

С рассказом «В родном углу» перекликаются некоторые стороны идейного содержания рассказа «Крыжовник». В нем голос Чехова сливается с голосом Ивана Иваныча, близкого писателю гуманного, мыслящего сельского интеллигента-труженика. В уста Ивана Иваныча вложен взволнованный рассказ о деградации личности в собственнике, о жизни «счастливого человека, заветная мечта которого осуществилась так очевидно, который достиг цели в жизни...» - собственной усадьбы и в собственном саду собственного крыжовника. Рассказ полон страсти, гнева и боли - боли о людях, погрязших в тесноте, бедности и невежестве; гнева против условий жизни, которые обрекают людей на скотоподобную жизнь и вымирание.

Идеал счастья для всех людей был самым светлым идеалом Чехова, неотступно волновал его и определял природу лиризма, во многих его произведениях. Писатель тосковал о счастье, предвидел его, ждал и нетерпеливо звал его, и чем более зрелым становились его мировоззрение и талант, тем острее в художественных произведениях ощущалась тоска о счастье, тем решительнее она перерастала в мечту о новой жизни, все нетерпеливее звучал призыв к ней и светлее становился колорит чеховского лиризма.

«Мысль о красоте грядущей жизни, так ласково, печально и прекрасно отозвавшаяся во всех его последних произведениях, была и в жизни одной из самых его задушевных, наиболее лелеемых мыслей», - писал А. И. Куприн.

Тоской о счастье для людей проникнуты в последней части повести «Убийство» горькие слова писателя о том, что в жизни ссыльного каторжника Якова Ивановича ужасы и страдания, «очевидно, будут без перерыва продолжаться до самой его смерти» и что ему хотелось «прожить без страданий хотя бы один день».

Мечта «...о том времени, быть может, уже близком, когда жизнь будет такою же светлою и радостной, как это тихое, воскресное утро», присутствует и в рассказе «Случай из практики». Эта мечта вносит покой и тепло в однообразно-унылую жизнь доктора Королева, и с его просветленным настроением гармонирует веселый и ясный пейзаж, которым заканчивается произведение: «Было слышно, как лели жаворонки, как звонили в церкви. Окна в фабричных корпусах весело сияли...» Мечта героя о радостном будущем в этом рассказе еще очень отвлеченна, надежда на его близость смутна и основана скорее на личной страсти и интуиции, нежели на знании законов общественного развития, что подчеркнуто и вводными словами «может быть».

В повести «Дама с собачкой» тема новой жизни приобретает другие черты. Герои повести не только мечтают об иной, прекрасной жизни, они ищут выхода из тупика, в который поставлены условиями буржуазной общественной жизни: «Как освободиться от этих невыносимых пут? Как? Как?» Гуров и Анна Сергеевна полны решимости. Это ощущается в настойчивом повторении вопроса: «Как освободиться от невыносимых пут?» - и в сокращении его при повторении до энергически-нетерпеливого: «Как? Как?» Неясную мечту о счастливой жизни («Убийство») сменяет сначала робкая и смутная надежда на ее возможную близость («Случай из практики»), затем нетерпеливые вопросы: «Как освободиться от невыносимых пут?» («Дама с собачкой»). Эти вопросы побуждали к действию, к борьбе. За ними ощущалась авторская уверенность в существовании выхода из тупика, в возможности новой жизни для человечества:

«И казалось, что еще немного-и решение будет найдено, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь» («Дама с собачкой»). И хотя повесть заканчивается грустным аккордом - «...и обоим было ясно, что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается», - в концовке ее отчетливо выражена мысль о начинающемся уже трудном пути к лучшему будущему, и произведение сохраняет оптимистический тон.

Устремленность писателя в новый, социально-переустроенный светлый мир достигает наивысшего для прозы Чехова накала в повести «Невеста». По единодушному признанию еще современной Чехову литературной критики, эта повесть справедливо рассматривалась как поворот в творчестве писателя.

Повесть создана в 1903 году, в период революционной ситуации в России. Многие современники Чехова, встречавшиеся с ним в это знаменательное время, отмечают его живейший и сочувственный интерес к общественно-политической обстановке в стране, к революционным событиям, отмечают появившееся у писателя настроение особой бодрости и возбуждения. Эти новые настроения, несомненно, отразились в его последней повести, определили ее лиризм, ее пафос. Пафос ищущей мысли и обличительного слова, лиризм тоскующего, мятущегося чувства, лиризм вопросов: что делать, как освободиться, во имя чего ждать сменился в этом произведении оптимистическим лиризмом и пафосом решительных действий, пафосом разрыва с обывательским благополучием. Тема новой жизни соотнесена здесь с темой революции, с мотивом смелого, героического поведения в ней человека и звучит по-новому, бодро. Радостное предчувствие надвигающегося освобождения Чехов передал героине повести: «Надя ходила по саду, по улице, глядела на дома, на серые заборы, и ей казалось, что в городе все давно уже состарилось, отжило и все только ждет не то конца, не то начала чего-то молодого, свежего».

Старый бабушкин дом в состарившемся городе представляется юной героине олицетворением всего одряхлевшего, обреченного на гибель мира социальной несправедливости; молодая жизнь уходит из него: невеста Надя (Надежда) навсегда покидает старый дом и старый город. Она верит и знает, что уже близко то «время, когда от этого дома не останется и следа и о нем забудут, никто не будет помнить».

Свободно переключая повествование из субъективного для героини плана в план суъбективно-авторский и объективно-общечеловеческий, Чехов вместе со своей героиней приветствует и зовет новую жизнь: «О, если бы поскорее наступила эта новая, ясная жизнь, когда можно будет прямо и смело смотреть в глаза своей судьбе, сознавать себя правым, быть веселым, свободным!»

В повести «Невеста» появляется новый для произведений Чехова герой - Надя, которая «ясно сознавала, что... все прежнее оторвано от нее и исчезло, точно сгорело, и пепел разнесся по ветру... И впереди ей рисовалась жизнь новая, широкая, просторная...»

Из прежних героев Чехова никто не решался перешагнуть порог обывательского мира, перевернуть свою жизнь и пойти навстречу новой, свободной жизни.

Большую художественную нагрузку в произведениях Чехова несут концовки. В повести «Дом с мезонином», например, за сюжетной развязкой следует лирическая концовка: «Я уже начинаю забывать про дом с мезонином, и лишь изредка... припомнится мне то зеленый огонь в окне, то звук моих шагов, раздававшихся в поле ночью, когда я, влюбленный, возвращался домой и потирал руки от холода. А еще реже, в минуты, когда меня томит одиночество и мне грустно, я вспоминаю смутно, и мало-помалу мне почему-то начинает казаться, что обо мне тоже вспоминают, меня ждут и что мы встретимся... Мисюсь, где ты?»

Лирическая концовка здесь до предела наполнена звенящей прозрачной грустью об утраченной любви, но в ней заключен и неясный намек на возможность счастья, быть может, очень далекого, которое, может быть, даже никогда не придет...

В повести «Невеста» лирическая тема счастья, поставленная в очень широком, общественном плане, звучит светло и радостно. И повесть кончается бодро, энергично: Надя, «живая, веселая, покинула город, - как полагала, навсегда».

Такое окончание повести о девушке, смело порвавшей со старым миром, вступившей на путь, ведущий, по собственному признанию Чехова, к революции, нельзя не рассматривать, как художественное выражение настроений писателя, его отношения к революции. Чехов не был марксистом, у него не было ясного представления о движущих силах, конкретных задачах и формах революционной борьбы. Естественно, что эти проблемы и в его художественном творчестве не нашли положительного решения.

Чехов не отразил в своих произведениях титанической деятельности революционного пролетариата, не показал подлинных героев кануна революции в России, не создал образа борца за народное освобождение и новую жизнь. Однако он сочувственно относился к надвигающейся революционной буре. Чехова влекли к революции его любовь к родине, его гуманизм, его ненависть к царству торжествующей несправедливости и пошлости, его влекла к революции светлая мечта о счастье для всех людей, и он надеялся, что надвигающиеся события перевернут закосневший в несправедливости мир и дадут человеку не три аршина земли, не усадьбу, а весь земной шар, где на просторе он проявит «все свойства и особенности своего свободного духа». Эта светлая вера, эта прекрасная мечта и надежда, берущая начало не от знания, не от рассудка, а от чуткого сердца гуманнейшего человека и прозорливо-талантливого писателя, определяет лирический строй многих его художественных произведений последнего периода творчества.

Добролюбов писал: «Понять истину может всякий умный человек; стремиться к добру должен и хочет всякий человек, не лишенный благородства. Но сильно почувствовать и правду, и добро, найти в них жизнь и красоту, представить их в прекрасных и определенных образах - это может только поэт и вообще художник».

В произведениях Чехова правда и добро живут поэтической жизнью, пронизывают все компоненты его произведения, определяют полностью их эмоционально-лирическую стихию. Правда и добро, утверждаемые Чеховым в художественном творчестве и определяющие основную сущность его лиризма, - это патриотизм и демократический гуманизм.

В патриотическом, демократическом лиризме Чехова воедино слиты печаль и радость. Печалью проникнуты рассказы Чехова об уродливой и горькой жизни народа в буржуазной России, о несбывшихся мечтах, о разбитых надеждах хороших и добрых людей, о попранной красоте жизни. Светлый, радостный лиризм связан с верой в силу и талантливость народа, неисчерпаемость добра и красоты в природе, с предчувствием' близкого освобождения и обновленной, прекрасной жизни.

Многообразны в произведениях Чехова формы и средства выражения лиризма. Сравнительно редко авторское «я» выступает в рассказе или повести прямо и откровенно в лирических отступлениях. Чаще лиризм слит с образом, неуловимо проникает в него и обнаруживается в особой поэтичности его рисунка. Нередко живое авторское чувство передается писателем герою и выражается им, и в этом случае в психологическом анализе, в описании внешних проявлений переживаний героя звучит авторская любовь и печаль, скорбь и надежда.

Поэтически выраженные благородно-патриотические, гуманистические чувства, настроения, предчувствия, намеки писателя-демократа чутко воспринимаются нашим современником, проникают в глубины его души и зажигают в ней яркое пламя ответного живого чувства.